ИНСТИТУЦИОНАЛЬНЫЕ ГАРАНТИИ РЕАЛИЗАЦИИ ФУНКЦИЙ ОБВИНЕНИЯ И ЗАЩИТЫ

Правовое регулирование функций обвинения и защиты в уголовном процессе в России имеет комплексный характер и строится на многоуровневой системе источников. Центральное место занимают положения Конституции Российской Федерации [1], нормы международного права, положения Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации (УПК РФ) [4], а также правовые позиции высших судебных органов.

Конституционная основа реализации функций обвинения и защиты в уголовном процессе имеет фундаментальное значение, поскольку именно Основной закон определяет базовые принципы уголовного судопроизводства и устанавливает гарантии прав личности. Прежде всего, необходимо отметить ст. 48 Конституции Российской Федерации, которая закрепляет право каждого на получение квалифицированной юридической помощи. Это положение формирует основу института защиты, предоставляя каждому гражданину возможность воспользоваться помощью адвоката с момента фактического задержания, предъявления обвинения либо применения иных мер, ограничивающих права и свободы. Конституционный Суд РФ неоднократно подчеркивал, что данная норма не сводится к формальному присутствию адвоката в процессе, а предполагает обеспечение условий для его реального и эффективного участия. Так, в Постановлении от 27 июня 2000 г. № 11-П Суд отметил, что государство обязано создавать механизмы, гарантирующие полноценную реализацию права на защиту, включая доступ к материалам дела и возможность общения с подзащитным без ограничений [8].

Не менее важное значение имеет ст. 123 Конституции РФ, устанавливающая принцип состязательности и равноправия сторон. Этот принцип в научной литературе рассматривается как краеугольный камень современного уголовного процесса, поскольку именно он обеспечивает баланс интересов государства и личности. Как отмечает Л.В. Головко, конституционное закрепление состязательности отражает переход от модели, ориентированной на доминирование обвинительной власти, к системе, в которой каждая сторона имеет возможность отстаивать свою позицию в равных процессуальных условиях [11]. Однако, по мнению исследователей, реальная практика зачастую свидетельствует о формальном характере данных гарантий: обвинение располагает более широким набором инструментов, чем защита, что вызывает дискуссии о необходимости дальнейшей институционализации принципа равноправия.

Особое внимание следует уделить и взаимосвязи конституционных положений с международными стандартами. Конституция Российской Федерации в ст. 15 провозглашает приоритет общепризнанных принципов и норм международного права, что означает обязательность учета положений Европейской конвенции о защите прав человека и основных свобод. Таким образом, конституционные нормы о праве на защиту и состязательности сторон необходимо рассматривать не изолированно, а в контексте международных обязательств России, что неоднократно подтверждал Конституционный Суд РФ в своих постановлениях.

В юридической науке существует несколько подходов к оценке конституционных гарантий в уголовном процессе. Так, В.М. Савицкий подчеркивал, что положения Конституции имеют не только нормативное, но и ценностное значение, задавая направление всему последующему развитию уголовного процесса [17]. С.А. Шейфер отмечает, что конституционные гарантии должны восприниматься как правовые ориентиры, требующие постоянного наполнения конкретным процессуальным содержанием на уровне уголовно-процессуального законодательства [24]. В свою очередь, В.П. Божьев указывает на противоречие между конституционными принципами и реальной практикой, когда формальные права защиты нередко оказываются ограниченными рамками следственного усмотрения [10].

Таким образом, конституционная основа реализации функций обвинения и защиты задает базовый вектор развития уголовного судопроизводства в России. Ее положения направлены на обеспечение справедливого разбирательства, защиту прав личности и укрепление принципа состязательности, однако их эффективное воплощение требует не только нормативного закрепления, но и последовательного развития процессуальных механизмов, обеспечивающих реальное равноправие сторон на стадии предварительного расследования.

Международные стандарты в области прав человека и уголовного судопроизводства составляют важнейший элемент нормативной базы, определяющей пределы и содержание функций обвинения и защиты. Россия, являясь участницей ряда международных договоров, обязана учитывать закрепленные в них положения при регулировании и реализации национального уголовного процесса. В соответствии со ст. 15 Конституции Российской Федерации общепризнанные принципы и нормы международного права, а также международные договоры Российской Федерации являются составной частью ее правовой системы. Это означает, что гарантии, закрепленные в международных актах, обладают обязательным характером и должны применяться непосредственно, в том числе в сфере уголовного судопроизводства.

Наибольшее значение для исследуемой проблематики имеет Европейская конвенция о защите прав человека и основных свобод 1950 года [3]. В ст. 6 Конвенции закреплено право каждого на справедливое судебное разбирательство, включающее такие элементы, как независимость и беспристрастность суда, разумные сроки рассмотрения дела, равенство процессуальных возможностей сторон и обеспечение эффективной защиты. Европейский суд по правам человека, толкуя данное положение, неоднократно подчеркивал, что принцип equality of arms предполагает наличие у сторон реальных, а не формальных возможностей для отстаивания своих интересов. Это означает, что обвинение и защита должны находиться в процессуально равных условиях, в том числе на стадии предварительного расследования.

Решения Европейского суда по правам человека оказали значительное влияние на российскую правовую систему. В деле Moiseyev vs. Russia Суд констатировал, что ограничение доступа защиты к материалам дела и затягивание предоставления информации нарушает право на справедливое судебное разбирательство [25]. В деле Nikitin v. Russia было отмечено, что лишение обвиняемого возможности в полной мере участвовать в подготовке к процессу ставит сторону защиты в заведомо неравное положение по сравнению с обвинением [24]. Аналогичные выводы содержатся и в других решениях ЕСПЧ, где фиксировались нарушения права на эффективную защиту в связи с ограничением участия адвоката в следственных действиях, недопуском к допросам или чрезмерным ограничением свиданий с подзащитным.

В научной литературе международные стандарты рассматриваются как важнейшие ориентиры для развития отечественного законодательства. По мнению Е.В. Ковалевой, закрепленный в Конвенции принцип равенства сторон не только конкретизирует содержание состязательности, но и требует от национальных систем внедрения дополнительных процессуальных гарантий [14]. М.В. Немытина подчеркивает, что Россия в рамках своих международных обязательств должна обеспечить не только формальное закрепление прав стороны защиты, но и создание реальных механизмов их реализации, включая доступ к доказательствам, возможность приглашения независимых экспертов и равноправное участие в следственных действиях [20].

Следует отметить, что международные стандарты в области уголовного судопроизводства формируются не только на уровне Конвенции и практики ЕСПЧ. Значительное значение имеют и универсальные документы, принятые в рамках ООН. Так, Международный пакт о гражданских и политических правах 1966 года (ст. 14) гарантирует право каждого обвиняемого на справедливое разбирательство, включая презумпцию невиновности, право на защитника и равноправие сторон [2]. В документах ООН неоднократно подчеркивалось, что государство обязано обеспечивать эффективные средства защиты от произвольных действий органов расследования и прокуратуры.

В отечественной доктрине уголовного процесса подчеркивается необходимость гармонизации российского законодательства с международными стандартами. По мнению А.В. Смирнова, несоблюдение принципа равенства сторон на стадии предварительного расследования приводит к «системному дисбалансу», который проявляется уже на этапе суда и снижает доверие к правосудию [22]. С.А. Шейфер отмечает, что практика ЕСПЧ может рассматриваться как источник «живого права», требующего от государств-участников корректировки национальных норм в целях обеспечения их эффективности [24].

Уголовно-процессуальное законодательство Российской Федерации, центральное место в котором занимает Уголовно-процессуальный кодекс РФ 2001 года, детализирует конституционные гарантии и международные обязательства государства в сфере уголовного судопроизводства. Именно нормы УПК определяют содержание и пределы реализации функций обвинения и защиты на стадии предварительного расследования, устанавливая как правовой статус участников процесса, так и порядок их взаимодействия.

Значимыми для анализа являются статьи 46–53 УПК РФ, регулирующие правовой статус подозреваемого, обвиняемого и их защитников. В них закреплены основные права стороны защиты: знать, в чем конкретно подозревается или обвиняется лицо; пользоваться помощью адвоката; собирать и представлять доказательства; заявлять ходатайства и отводы; обжаловать действия и решения органов предварительного расследования и прокуратуры. Эти положения формируют базу для функционирования защиты и обеспечивают возможность противостоять обвинению в рамках состязательного процесса. Однако, как отмечают многие исследователи, включая Л.В. Головко и А.А. Мясникова, закрепленные законом права далеко не всегда реализуются на практике в полном объеме, поскольку их осуществление часто зависит от усмотрения следователя [19].

С другой стороны, в статьях 37 и 38 УПК РФ закреплены полномочия прокурора и следователя. Прокурор определен как орган, осуществляющий уголовное преследование и надзор за процессуальной деятельностью органов расследования. Следователь наделен правом возбуждать уголовные дела, производить следственные действия, изымать доказательства, назначать экспертизы и принимать решения о привлечении лица в качестве обвиняемого. Такое распределение полномочий объективно формирует институциональное превосходство стороны обвинения над защитой. В научной литературе этот феномен обозначается как «асимметрия функций», при которой обвинение действует активно и властно, а защита ограничена рамками прав, требующих разрешения со стороны процессуальных органов (например, для доступа к вещдокам или проведению независимой экспертизы).

Особое внимание заслуживает ст. 15 УПК РФ, закрепляющая принцип состязательности и равноправия сторон. Формально эта норма воспроизводит конституционное положение и предусматривает, что стороны обвинения и защиты обладают равными процессуальными правами. Однако В.П. Божьев справедливо замечает, что равноправие в законе и равноправие в реальности — разные категории: фактически сторона обвинения имеет «инициативное преимущество», поскольку именно она начинает процесс и располагает государственным ресурсом для сбора доказательств [10].

Важным элементом законодательной базы является и регламентация права защиты на самостоятельный сбор доказательств (ст. 86 УПК РФ). Теоретически это положение дает возможность адвокату опрашивать свидетелей, собирать предметы и документы, направлять запросы. На практике же данные возможности существенно ограничены: адвокат не обладает властными полномочиями для принудительного истребования доказательств, а результаты его деятельности требуют последующего признания следователем или судом. Как указывают Н.Н. Ковтун и А.В. Победкин, такая конструкция приводит к тому, что доказательства, добытые защитой, часто воспринимаются как вспомогательные, тогда как материалы следствия обладают большим «процессуальным весом» [15; 21].

Уголовно-процессуальное законодательство также регулирует применение мер процессуального принуждения, которые непосредственно затрагивают баланс функций обвинения и защиты. Статьи 97–110 УПК РФ предусматривают широкий спектр мер — от подписки о невыезде до заключения под стражу. Для их применения требуется санкция суда, что формирует определенный противовес полномочиям органов расследования. Однако исследователи отмечают, что судебный контроль в этой сфере носит преимущественно формальный характер: суды в большинстве случаев соглашаются с доводами следствия и прокуратуры, что снижает эффективность защиты [13].

Значительное влияние на соотношение функций оказало введение новых процессуальных институтов. Так, в 2009 году в УПК РФ появилась глава 40.1, регулирующая досудебное соглашение о сотрудничестве. Данный институт изменил роль сторон, предоставив обвиняемому возможность получить смягчение наказания в обмен на признание вины и сотрудничество со следствием. В научной литературе этот институт оценивается неоднозначно: часть авторов видит в нем механизм разгрузки судов и стимулирования сотрудничества, тогда как другие указывают на риск давления на обвиняемого и фактическое ограничение его права на свободный выбор линии защиты.

Кроме того, прокурорский надзор традиционно рассматривается в российской науке уголовного процесса как один из важнейших механизмов обеспечения законности на стадии предварительного расследования. Его нормативная основа закреплена в статье 37 Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации, которая определяет прокурора как участника процесса, осуществляющего надзор за процессуальной деятельностью органов дознания и следствия. Смысл надзорной функции заключается в том, чтобы обеспечить соблюдение прав и законных интересов всех участников уголовного процесса, а также законность и обоснованность принимаемых решений.

В то же время специфика российского правового регулирования состоит в том, что прокурор выполняет двойственную роль: он одновременно является процессуальным руководителем предварительного расследования, представителем стороны обвинения и органом, осуществляющим надзор за законностью действий следователя и дознавателя. Такое совмещение функций вызывает серьезные научные дискуссии. В.П. Божьев обращает внимание на то, что прокурор, выступая как сторона обвинения, заинтересован в поддержании обвинительной позиции, и потому его надзор за органами расследования не всегда носит беспристрастный характер [10]. По мнению Л.В. Головко, это «институциональное противоречие» ослабляет эффективность прокурорского контроля и ставит под сомнение его способность реально обеспечивать баланс между обвинением и защитой [11].

Исторически роль прокурора в уголовном процессе менялась. В советский период прокурор обладал практически неограниченными полномочиями, включая руководство следствием, отмену решений следователей и непосредственное вмешательство в процесс расследования. УПК РФ 2001 года существенно сократил эти полномочия, передав часть процессуальных функций руководителю следственного органа. Тем не менее прокурор сохранил ключевые рычаги влияния: право утверждать обвинительное заключение, возвращать дело для дополнительного расследования, проверять законность возбуждения уголовного дела и санкционировать отдельные решения следователя.

В научной литературе неоднократно отмечалось, что прокурорский надзор играет двойственную роль в обеспечении прав участников процесса. С одной стороны, прокурор обязан следить за тем, чтобы органы следствия не нарушали права подозреваемых и обвиняемых, не выходили за пределы процессуальной компетенции и не применяли незаконные методы. С другой стороны, прокурор выступает в уголовном процессе как носитель функции обвинения, поддерживая обвинительную позицию и отстаивая интересы государства. По мнению С.А. Шейфера, эта двойственность приводит к тому, что прокурор «остается надзирающим органом лишь на бумаге», тогда как на практике его деятельность подчинена задачам обвинения [24].

Рассмотрение прокурорского надзора невозможно без анализа позиции Конституционного Суда РФ. В Постановлении от 18 мая 2005 г. № 4-П Суд подчеркнул, что прокурор обязан осуществлять контроль за соблюдением прав и свобод личности на всех стадиях уголовного процесса, включая стадию предварительного расследования [9]. Суд указал, что прокурор не может ограничиваться формальной проверкой материалов дела, а должен реагировать на каждое нарушение, в том числе путем отмены незаконных решений и привлечения виновных должностных лиц к ответственности. Тем самым Конституционный Суд фактически возложил на прокуратуру обязанность быть гарантом соблюдения прав личности, а не только органом, осуществляющим уголовное преследование.

Практика показывает, что эффективность прокурорского надзора во многом зависит от реального объема полномочий и от уровня независимости прокуратуры. Е.В. Ковалева и А.А. Мясников подчеркивают, что в современных условиях прокурорский надзор все чаще носит формальный характер: прокуроры ограничиваются проверкой процессуальных документов и редко вмешиваются в ход расследования [19]. В результате защита зачастую не получает действенной поддержки со стороны прокуратуры, даже в случаях очевидных нарушений прав подозреваемого.

Вместе с тем следует отметить, что прокурорский надзор остается важнейшей составляющей системы гарантий законности. От того, насколько последовательно прокуратура реализует свои надзорные полномочия, зависит не только эффективность защиты, но и общий уровень доверия к уголовному судопроизводству. Именно поэтому в научной дискуссии регулярно поднимается вопрос о реформировании института прокурорского надзора, включая его институциональное отделение от функции обвинения и возвращение части процессуальных полномочий, позволяющих реально реагировать на нарушения прав личности в ходе предварительного расследования.

Судебный контроль в российском уголовном процессе занимает особое место среди гарантий реализации функций обвинения и защиты, поскольку именно он позволяет компенсировать институциональное превосходство органов предварительного расследования и обеспечить реальное равноправие сторон. Его нормативная основа закреплена в ст. 29 Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации, а также в специальных главах, посвящённых порядку рассмотрения жалоб и санкционированию мер процессуального принуждения. Судебный контроль является тем механизмом, который обеспечивает независимую оценку законности и обоснованности действий следственных органов и прокуратуры, и тем самым формирует основу для защиты прав личности на стадии предварительного расследования.

Впервые судебный контроль в его современном понимании был закреплён в УПК РФ 2001 года. Законодатель выделил отдельные процессуальные институты: рассмотрение ходатайств следователя о применении мер пресечения, связанных с ограничением свободы (заключение под стражу, домашний арест), а также процедуру обжалования решений и действий должностных лиц органов расследования. Конституционный Суд Российской Федерации в Постановлении от 23 марта 1999 г. № 5-П указал, что без судебного контроля уголовный процесс не может считаться отвечающим требованиям справедливости, так как только суд обладает необходимой независимостью для проверки действий органов власти [7].

Научная литература уделяет судебному контролю особое внимание, рассматривая его как ключевой элемент реализации принципа состязательности. Так, А.В. Смирнов отмечает, что суд в условиях российского уголовного процесса выполняет функцию своеобразного «арбитра», способного предотвратить нарушения прав обвиняемого и гарантировать защите реальную возможность отстаивать свои интересы [23]. В то же время, по мнению Л.В. Головко, действующая модель судебного контроля в значительной степени формализована: суды редко отказывают в санкционировании ходатайств следствия, что снижает эффективность защиты [11].

Особое значение судебный контроль имеет в сфере применения мер процессуального принуждения. Согласно ст. 108 УПК РФ, заключение под стражу допускается только по решению суда, и именно эта норма рассматривается как одно из главных достижений реформы уголовного процесса начала 2000-х годов. Однако статистические данные показывают, что суды удовлетворяют поданные ходатайства в подавляющем большинстве случаев. По данным Судебного департамента при Верховном Суде РФ, доля отказов в удовлетворении ходатайств о заключении под стражу не превышает 3–4 %, что позволяет ученым говорить о сохранении инерционного характера судебного контроля [28].

Не менее значим институт обжалования действий и решений органов предварительного расследования. В соответствии с главой 16 УПК РФ, подозреваемый, обвиняемый, их защитник и иные участники процесса имеют право обжаловать в суд действия следователя, дознавателя и прокурора. Эта процедура является важной гарантией, позволяющей стороне защиты влиять на ход расследования и добиваться устранения нарушений. Конституционный Суд РФ в Постановлении от 2 июля 1998 г. № 20-П признал, что доступ к судебному обжалованию должен быть реальным и эффективным, а суд обязан проверять не только формальную законность действий, но и их фактическое влияние на права личности [6].

Вместе с тем практика применения этих норм выявляет определённые проблемы. Многие исследователи отмечают, что суды нередко рассматривают жалобы в упрощённом порядке, ограничиваясь анализом процессуальных документов и не вникая в фактические обстоятельства дела [19; 24]. Это приводит к тому, что судебный контроль превращается в формальную процедуру, не всегда способную гарантировать защиту от произвольных действий следственных органов.

На фоне этих проблем в научной дискуссии всё чаще поднимается вопрос о необходимости реформирования института судебного контроля. Одним из предлагаемых направлений является введение в российский уголовный процесс института следственного судьи, аналогичного французскому juge d’instruction. Такой судья осуществлял бы постоянный контроль за ходом предварительного расследования, что позволило бы уравновесить процессуальные возможности сторон и повысить доверие к уголовному судопроизводству. По мнению А.В. Смирнова, введение следственного судьи стало бы системным шагом к обеспечению подлинного равноправия сторон, в то время как существующая модель лишь частично решает эту задачу [22].

Таким образом, судебный контроль представляет собой один из центральных элементов институциональных гарантий реализации функций обвинения и защиты. Его потенциал заключается в возможности обеспечить независимую проверку действий органов расследования и прокуратуры, однако эффективность этого механизма во многом зависит от готовности судов применять свои полномочия не формально, а содержательно, исходя из приоритета защиты прав личности.

Далее - адвокатура как гарантия защиты в уголовном процессе. Адвокатура в российской правовой системе выступает одним из ключевых институтов гражданского общества, обеспечивающим баланс между публичными интересами государства и частными интересами личности в уголовном процессе. Федеральный закон от 31 мая 2002 г. № 63-ФЗ «Об адвокатской деятельности и адвокатуре в Российской Федерации» закрепил принципы организации адвокатуры, подчеркнув её независимость и особый правовой статус [5]. Согласно закону, адвокат не является представителем государства, его функция заключается исключительно в оказании квалифицированной юридической помощи доверителю, что в полной мере отражает конституционное право на защиту, закреплённое в ст. 48 Конституции РФ.

В научной литературе неоднократно подчеркивалось, что адвокатура выполняет двойственную роль: с одной стороны, она представляет интересы конкретного обвиняемого или подозреваемого, а с другой — выступает системным гарантом реализации принципа состязательности сторон. По мнению С.А. Шейфера, без активного и независимого института защиты невозможно говорить о реальном равноправии участников уголовного процесса, поскольку именно адвокат способен уравновесить властные полномочия следственных органов и прокуратуры [24]. В.В. Лазарева также отмечает, что адвокатура является «противовесом государственному обвинению» и тем самым обеспечивает функционирование демократических принципов в уголовном судопроизводстве [16].

В уголовно-процессуальном кодексе адвокату предоставлен широкий спектр полномочий. В частности, он вправе участвовать в допросах подозреваемого и обвиняемого, знакомиться с протоколами следственных действий, собирать и представлять доказательства, заявлять ходатайства и отводы, обжаловать действия и решения органов расследования. Однако практика показывает, что реализация этих прав нередко наталкивается на институциональные барьеры. Как отмечает Л.В. Головко, участие защитника часто ограничивается формальными рамками: следователь вправе отказать в удовлетворении ходатайства об истребовании доказательств или ограничить время ознакомления с материалами дела [11]. В результате широкие процессуальные возможности, закреплённые в законе, не всегда превращаются в реальные гарантии защиты.

Важной проблемой, на которую указывают исследователи Н.Н. Ковтун, А.В. Победкин и др., является ограниченный доступ адвоката к самостоятельному собиранию доказательств [15]. Несмотря на то, что ст. 86 УПК РФ прямо предусматривает право защитника собирать предметы и документы, проводить опросы граждан, на практике эффективность этих действий во многом зависит от признания их следователем либо судом. Нередки случаи, когда представленные защитой материалы не включаются в уголовное дело или оцениваются как «вспомогательные», тогда как доказательства, собранные следственными органами, обладают априори более высоким авторитетом.

Отдельного внимания заслуживает вопрос о независимости адвокатуры. Закон № 63-ФЗ устанавливает, что адвокат не может быть привлечён к ответственности за позицию, занятую в ходе защиты, а вмешательство органов власти в его деятельность недопустимо. Тем не менее, как отмечают современные исследователи А.А. Мясников и О.А. Зайцева, независимость адвокатуры в России во многом носит формальный характер [13]. Адвокаты сталкиваются с административными барьерами, ограничениями в доступе к подзащитным на ранних стадиях расследования, а также с попытками давления со стороны правоохранительных органов. Подобные обстоятельства существенно снижают эффективность реализации функции защиты.

Международные стандарты также подтверждают значение адвокатуры как системной гарантии. Европейский суд по правам человека в решении по делу Salduz v. Turkey указал, что доступ к адвокату с момента задержания является необходимым условием обеспечения справедливого разбирательства [26]. Российские учёные Е.В. Ковалева и М.В. Немытина подчёркивают, что применение этих стандартов требует не только закрепления прав на бумаге, но и создания условий для их фактической реализации: неограниченного общения защитника с подзащитным, конфиденциальности встреч, доступа к материалам дела и участия во всех следственных действиях [14; 20].

В научной литературе активно обсуждается данная проблема. Так, Л.В. Головко отмечает, что формальное равноправие сторон в российском уголовном процессе не сопровождается фактическим равенством возможностей. По его мнению, речь идет о «процессуальном парадоксе»: при наличии широкого набора прав у защиты, их реализация во многом зависит от позиции следователя. В.М. Савицкий в свое время подчеркивал, что эффективность защиты определяется не количеством закрепленных прав, а возможностью их реального осуществления в условиях процессуального равновесия [12]. В аналогичном ключе рассуждает и С.А. Шейфер, который считает, что без сильных институциональных гарантий права защиты остаются во многом декларативными [24].

Особое место среди гарантий занимает прокурорский надзор. Согласно статье 37 УПК РФ, прокурор обязан надзирать за процессуальной деятельностью органов предварительного расследования, пресекать нарушения закона и обеспечивать права участников процесса. Однако, например, В.П. Божьев и другие, обращают внимание на двойственную роль прокурора, который одновременно выступает и как надзирающий орган, и как субъект обвинения. Такая конструкция, по их мнению, порождает риск конфликта интересов и снижает эффективность прокурорского надзора как механизма защиты прав личности.

Не менее важной гарантией является судебный контроль. Суд санкционирует меры процессуального принуждения, включая арест (ст. 29 УПК РФ), рассматривает жалобы на действия и решения следователя, дознавателя и прокурора (гл. 16 УПК РФ). Конституционный Суд РФ в Постановлении от 23 марта 1999 г. № 5-П определил судебный контроль как ключевой инструмент обеспечения прав личности на стадии предварительного расследования. Исследователи подчеркивают, что именно судебный контроль способен реально нивелировать дисбаланс полномочий сторон, если будет реализовываться последовательно и без формализма [18].

Наконец, значимым элементом институциональной гарантии выступает адвокатура как независимый институт гражданского общества. Федеральный закон «Об адвокатской деятельности и адвокатуре в Российской Федерации» закрепляет принцип независимости адвоката, недопустимость вмешательства государства в его деятельность и обязанность защищать права доверителя всеми не запрещенными законом средствами. В работах А.А. Мясникова и О.А. Громовой отмечается, что независимость адвокатуры является не только профессиональной гарантией, но и элементом демократического правового государства [12; 19]. В то же время на практике защитники сталкиваются с препятствиями, связанными с ограниченным доступом к материалам дела, трудностями при инициировании следственных действий и нежеланием органов следствия учитывать представленные ими доказательства.

Таким образом, нормативная база функций обвинения и защиты представляет собой сложный правовой комплекс, включающий конституционные нормы, международные стандарты, положения УПК РФ, акты Конституционного Суда РФ и Верховного Суда РФ, а также систему институциональных гарантий в лице прокуратуры, суда и адвокатуры. Несмотря на наличие значительного объема формальных гарантий, в научной дискуссии сохраняется тезис о том, что фактическая реализация этих функций в российском уголовном процессе требует дальнейшего совершенствования и устранения противоречий между нормой и практикой.