РОМАН М. А. БУЛГАКОВА «МАСТЕР И МАРГАРИТА»: КОМПАРАТИВНЫЙ АНАЛИЗ ПЕРЕВОДА КУЛЬТУРОЛОГИЧЕСКИХ ЭЛЕМЕНТОВ

На сегодняшний день англоязычная рецепция романа М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита» представлена семью переводческими версиями, демонстрирующими значительную вариативность в отношении качества, степени адекватности и применяемых переводческих стратегий. В рамках настоящего исследования в качестве репрезентативных текстов для анализа избраны перевод М. Гленни, датированный 1967 годом [5], и версия Р. Пивера и Л. Волохонской, опубликованная в 1997 году [4].

Выбор указанных переводов обусловлен их авторитетным статусом в англоязычной литературоведческой традиции и признанной значимостью в контексте сравнительного анализа интерпретаций оригинального текста. Помимо этого, значимым параметром исследования является историческая дистанция в 30 лет между публикациями, что создает предпосылки для изучения трансформации переводческих подходов и стилистических норм, характерных для различных периодов развития переводческой деятельности. Сопоставление вышеуказанных текстов открывает перспективы для выявления вариативности в интерпретации исходного текста, обусловленной как профессиональной компетентностью переводчиков, так и влиянием социокультурной среды. В связи с этим, настоящее исследование подразумевает осуществление компаративного анализа указанных переводов.

В качестве первого объекта компаративного анализа выступает интерпретация реалии «червонец», встречающейся в оригинальном тексте: « – Ей богу, настоящие! Червонцы! – кричали с галерки радостно» [1, с. 147]. В переводе М. Гленни данная реалия представлена полионимом: (“My God – it’s real money!” came a joyful shout from the gallery.) [5, p. 69], в то время как Р. Пивер и Л. Волохонская используют описательную конструкцию: (“By God, they’re real! Ten-rouble bills!” joyful cries came from the gallery.) [4, p. 63]. Лексическая единица «червонец» представляет собой советизм, обозначающий сумму в десять рублей. Интерпретация М. Гленни, заменяющая специфический термин общим понятием “money”, семантически сохраняет суть, поскольку червонцы действительно являются деньгами. Однако, подобная генерализация нивелирует историко-культурный контекст, утрачивая отсылку к конкретной эпохе, где десять рублей представляли собой значительную сумму. Альтернативный вариант, предложенный Р. Пивером и Л. Волохонской – “ten-rouble bills” – представляется более адекватным, поскольку сохраняет указание на конкретный номинал денежной единицы, тем самым приближая читателя к пониманию исторической значимости данной реалии в советском обществе.

Следующим объектом анализа выступает перевод реалии, репрезентирующей социально-бытовые условия советской эпохи, а именно, выражение «квартирный вопрос» [1, c. 67]. В рассматриваемых переводах романа данный фразеологизм представлен следующим образом: М. Гленни использует экспликацию “housing shortage” [5, p. 70], в то время как Р. Пивер и Л. Волохонская предлагают вариант “housing problem” [4, p. 65]. Анализируя перевод М. Гленни, необходимо отметить, что использование конструкции “housing shortage” позволяет передать буквальное значение исходного выражения – недостаток жилья. Однако, при этом утрачивается образность и идиоматичность, присущие фразеологизму «квартирный вопрос», который в контексте романа приобретает более глубокое социальное и культурное значение, отражая не только дефицит жилья, но и связанные с этим трудности, конфликты и социальное неравенство. Перевод М. Гленни, констатируя факт нехватки жилья, не передает всей полноты смысловых оттенков, заложенных в оригинальном выражении. В свою очередь, перевод Р. Пивера и Л. Волохонской “housing problem” также представляет собой пример экспликации, однако, в данном случае предпринята попытка сохранить некоторую образность, присущую исходному выражению.

Предметом дальнейшего анализа выступает перевод идиоматического выражения, содержащего аллюзию к А. С. Пушкину: «А это кто за тебя делать будет? Пушкин?», встречающегося в романе «Мастер и Маргарита» в контексте: «А за квартиру кто будет платить? Пушкин?» [1, c. 204]. Данное риторическое вопрошание, обладающее ярко выраженной эмотивной функцией, служит для выражения недоумения и подчеркивает нежелание говорящего брать на себя дополнительные обязанности. В анализируемых переводах М. Гленни “Who’s going to pay the rent – Pushkin?” [5, p. 69] и Р. Пивера с Л. Волохонской “And who’s going to pay the rent – Pushkin?” [4, p.78] наблюдается синтаксическая трансформация, обусловленная особенностями английского языка, включающая в себя то, что имя А. С. Пушкина перемещается в конец предложения и обособляется тире. Следует отметить, что подобная перестановка связана с попыткой имитировать интонационное выделение, присутствующее в оригинале. Однако, наряду с этим, констатируется утрата культурно-специфической семантики идиоматического выражения при переводе. В то время как русскоязычный читатель мгновенно распознает в данном выражении устойчивую присказку, несущую в себе коннотации возмущения и нежелания делегировать ответственность, англоязычный реципиент, скорее всего, воспримет данную реплику как индивидуальную особенность речи персонажа, упуская из виду глубинный подтекст и, как следствие, снижая эмоциональное воздействие образа.

В рамках анализа переводческих решений, касающихся топографических реалий, особый интерес представляет интерпретация лексемы «Соловки» в следующем фрагменте: «– Взять бы этого Канта, да за такие доказательства года на три в Соловки! – совершенно неожиданно бухнул Иван Николаевич» [1, c. 16]. В данном контексте речь идет о Соловецких островах, ставших местом расположения Соловецкого лагеря особого назначения (СЛОН) в советский период. Перевод М. Гленни “Kant ought to be arrested and given three years in Solovki asylum for that” proof of his!” [5, p. 7] ограничивается транслитерацией топонима, что потенциально затрудняет восприятие англоязычным читателем, не обладающим фоновыми знаниями об историческом значении данной локации. В противовес этому, Р. Пивер и Л. Волохонская прибегают к стратегии экспликации, предоставляя развернутый комментарий в сноске: “They ought to take this Kant and give him a three-year stretch in Solovki [Solovki: A casual name for the “Solovetcky Special Purpose Camps” located on the site of former monastery on the Solovetsky Island in the White Sea. They were of especially terrible renown during the thirties. The last prisoners were loaded on the barge and drowned in the White Sea] for such proofs!” [4, p. 12]. Подобный прием позволил не только передать денотативное значение топонима, но и актуализировать его коннотативные смыслы, связанные с трагическими событиями советской истории. Экспликация в данном случае способствует преодолению культурного барьера, обеспечивая адекватное понимание реципиентом исторического контекста и эмоциональной окраски, заложенной автором в текст оригинала.

Результаты проведенного анализа указывают на то, что перевод М. Гленни, выполненный в 1967 году, в определённой степени уступает переводу Р. Пивер и Л. Волохонской, датируемому 1997 годом. Указанное расхождение в интерпретации текста может быть детерминировано комплексом факторов.

Важно отметить, что перевод М. Гленни, выполненный в условиях идеологической цензуры и ограниченного доступа к источникам, в ряде случаев демонстрирует тенденцию к упрощению и нивелированию культурологических особенностей оригинального текста. Это проявляется в более общем и менее точном воспроизведении фразеологических оборотов, а также в некоторой адаптации реалий советской эпохи для англоязычной аудитории, что, в свою очередь, приводит к утрате колорита и исторической аутентичности. Более поздний перевод, выполненный Р. Пивер и Л. Волохонской, демонстрирует более внимательное отношение к передаче культурологических коннотаций и специфики советской эпохи, что способствует более глубокому пониманию авторского замысла читателями.